СКОЛЬКО СТОИТ ТРУД УБОРЩИЦЫ?
Американская мелодрама "Добрые дела" ("Good Deeds"). 2012 год. В русском переводе название переделали в "хорошие поступки". Разница между "добрыми делами" и "хорошими поступками" - как между шампанским и колой, взрослым и ребенком. Герой фильма - предприниматель из тех, которых не было сто лет назад. Он покупает чье-то предприятие, "оздоравливает" и продает. В числе прочих его сотрудников - уборщица, мать с шестилетней дочкой. Для пущей слезоточивости мать - не какая-то распутница (именно так средний американец думает о матери-одиночке; впрочем, как и русские), отец дочки погиб в Ираке. Нет, отец дочки был в Ираке не как турист.
Уборщица работает на двух работах, но все равно не хватает на еду и жилье. Ночуют в автомобиле. Когда об этом узнает учительница, то сообщает в "социальную службу", дочку забирают и обещают вернуть, когда у матери появятся деньги.
Фильм абсолютно советский - или викторианский? впрочем, "советское" это лишь подвид викторианского, Ленин лишь производное от Скруджа. Предприниматель влюбляется в мать-одиночку и решает все ее материальные проблемы.
По ходу фильма социальная служба задает критический вопрос - почему матери-одиночке не помогает ее семья. Ответ прост: семьи нет. Такое бывает. Это может вызвать неприятие у кого угодно, разве что не у христианина, - все-таки Христос не завел семью, а основал Церковь.
Конечно, самый первый вопрос, который задает нормальный человек: почему богач не платит уборщице столько, чтобы ей хватало на съем жилья и прокорм ребенка? Конечно, самый первый ответ: а почему он должен ей столько платить? Зарплата есть продукт взаимного непротивления сторон. Богач согласился ее нанять - ее, а не кого-то из сотни жаждущих работы. Она согласилась на нищенскую зарплату, а что "нищенская зарплата" - это "жареный лед", так это проблема не богача, а филологов.
Фильм хорош тем, что секулярен. Бог и религия не поминаются ни словом - все-таки это современное скруджианство, а не эпохи Диккенса. Христианин, конечно, вспомнит апостола Павла - который, в свою очередь, вспоминал книгу Второзакония:
"Писание
говорит: не заграждай рта у вола молотящего; и: трудящийся достоин награды своей".
Ну, вспомнили и вспомнили, и гуляй лесом. Волов много, предпринимателей мало. Беречь надо тех, кого мало.
Что ж, их берегут. Например, 21 апреля 2015 года республиканцы-сенаторы США, которые сейчас контролируют сенат, отменили налог на недвижимость, которая дороже 5 миллионов долларов. Эта льгота сильно облегчит жизнь 5400 семьям и облегчит государственную казну на 270 миллиардов долларов. Для сравнения - на пресловутую реформу здравоохранения США потратили в предыдущем году 16 миллиардов.
Но никто же не будет отрицать, что вол, который заработал миллиард долларов, достоин большей награды, чем вол, который заработал тысячу долларов?
А бедняк всегда может попросить милостыни. В фильме героиня просит - в итоге ее тайком пускают в ночлежку, куда вообще-то с детьми нельзя, но тут ей приходится спасаться от изнасилования.
Семьдесят лет назад предложение наладить систему, при которой уборщицы, работающие по 16 часов в день, не жили бы впроголодь, назвали бы в Америке большевизмом. Хотя уже и тогда большевики морили уборщиц голодом, как они это и сейчас делают. Только в 1935 году уборщиц морили голодом под социалистическими лозунгами, а в 1995 или в 2015 - под капиталистическими. Под лозунгами была одна и та же власть - власть тайной политической полиции.
Как помочь уборщицам? Ответов много. Есть совсем подлые, вроде предложения просить милостыню у государства, есть менее подлые, вроде предложения уничтожить государство, чтобы нищие просили милостыню у добропорядочных граждан, которые уж наверное подадут. Есть довольно благородные - например, "дистрибутивизм" католика Честертона и католички Дороти Дей. "Дистрибутивизм" - "распределение", но речь не идет о распределении через государство, а о распределении частной собственности по семьям. Хороший капитализм, по Честертону, тот, где много капиталистов - очень много, куда больше, чем в любом современном капиталистическом обществе. Идеальный капитализм - тот, где капиталистом в той или иной степени является каждая семья.
Любопытен термин "семья". Сто лет назад даже у самой прогрессивной общественности единицей измерения общества была семья. Сегодня... В том кинофильме единственная семья - это уборщица-одиночка. Ее попрекают, ей недоплачивают, у нее отбирают ребенка, в нее влюбляются люди, семьи не имеющие. Между прочим, у Честертона не было детей - то есть, семьи-то не было. У него была лишь приемная дочь. Это не упрек, напротив. Это горький смех над тем, что в современном мире - как и в несовременном - на семью уповают как раз люди, принципиально семьи не имеющие. Как римские папы и все римо-католическое духовенство.
Разумеется, если обязать всех защитников семьи жениться и выходить замуж, станет лишь хуже. И такое было, и есть - миллионы людей заводят семью не по любви, а по необходимости. Что самое паршивое, при этом необходимость прикрывают имитацией любви. Увы, "познай самого себя" очень часто означает понять, что ты имитируешь любовь. Это относится и к браку, и к благотворительности. Страшно подумать, сколько людей уверены, что любят ближних - и даже переживают соответствующие эмоции - хотя они всего лишь хотят иметь чистую совесть. Желание похвальное, но не имеющее никакого отношения к любви.
Означает ли это, что лозунг "ни одного поцелуя без любви" следует дополнить "ни одного пожертвования без любви"? Прямо наоборот! Мухи отдельно, котлеты отдельно. Любовь, если кто не понимает, - это не котлеты, это мухи. Муха-цокотуха это ведь о любви: комар спасает муху, чтобы жениться на ней, он не ведет "справедливую войну" с пауками и не занимается благотворительностью. На ком женится комар, женится ли он вообще - отдельный вопрос (лично я не рекомендовал бы жениться на кровососе, выбор между пауком и комаром - это отсутствие выбора). Но платить уборщице столько, чтобы она не должна была после 16 часов работы просить милостыню, обязаны и комары, и пауки. А на рассуждения о цене труда уборщицы можно ответить по Честертону: "Цена есть понятие сумасшедшее и невычисляемое, в отличие от Ценности". Честность - это не цена, а ценность.
И еще немного из Честертона:
"Только совсем черствый человек не пожалеет богача, который разрывается между необходимостью платить бедняку настолько много, чтобы у того были силы работать, но настолько мало, чтобы у того была необходимость работать".
Капитализм - это милитаризм без военных добродетелей.
* * *
На всякий случай, слова Честертона о капитализме в оригинале звучат так: "Too much capitalism does not mean too many capitalists, but too few capitalists". Вообще надо заметить, что Честертон переведен на русский крайне избирательно, так что предстает изрядным ханжой. А он был веселый и едкий дядька, не уступавший Шоу в неприязни к надменным богачам, уверенным, что успех есть свидетельство святости.
Нищие просыпаются рано - когда богачи засыпают.
В бедности специалистами являются не социологи и экономисты, а бедняки.
“Price is a crazy and incalculable thing, while Value is an intrinsic and indestructible thing.” – Reflections on a Rotten Apple, The Well and the Shallows, 1935
*
Мать Мария (Скобцова). Крест и серп с молотом. // Новый град. №6. 1933.
Статья матери Марии представляет не только антикварный интерес.
Во-первых, к сожалению, в России сегодня "генеральная линия партия" взяла курс на православие. Настоящие коммунисты-ленинцы, спаривающиеся с православием, это не маргиналы и психопаты, над которыми время от времени потешается пресса, это президент России, это неубиваемая российская номенклатура.
Во-вторых, даже и в нормальном мире проблема креста и труда остаётся и даже обострилась, потому что в нормальном мире больше возможностей жить люмпеном, не работая. Это великое достижение свободы, но в результате, говоря словами материи Марии, как "говорить о христианском отношении к труду, если мы работаем из-под палки или никак не работаем?"
Речь не только о финансовых рантье, о тех, речь и о тех, кто бездумно живёт на ренту от интеллектуальных свершений предыдущих поколений, сам не вносит ничего личного в осмысление бытия и другим не велит.
Именно тут и происходит подмена идеала - "в христианской подвиге преображения мира должна быть свободно созидаемая малая бытовая жизнь" - пародией, сведением христианства к мещанству, слегка замаскированному филантропией. "Свободно созидаемая малая бытовая жизнь" - это не аполитичная набожность премудрого пискаря, это создание в своей жизни оазиса свободы и миротворчества, гласное и явное, бесстыдное как бесстыдно вообще всякое горение духа.
Свобода-для-себя и свобода-для-других
Главная черта хорошего работника, трудящегося человека, - спокойствие. Только спокойствие бывает разное - бывает для себя, бывает для Бога (если человек неверующий, Бог выступает, как и сказано в Евангелии, в обличьи других людей). Спокойствие воды и спокойствие льда.
Спокойствие ледяное - это спокойствие рабовладельца и палача. Такое спокойствие - тень нормального. Как и всякая тень, как и всякий грех, такое спокойствие Снежной Королевы тем длиннее, чем ниже Солнце Незаходимое, о котором бессмертная строка Соловьёва: "Всё, кружась, исчезает во мгле, // Остаётся лишь Солнце Любви". Как может Незаходимое заходить? Оно и не заходит - человеческое в нас заходит, западает, словно испортившаяся клавиша, и никаким пинцетом или клещами не вынуть. Чем выше подымается человек над другими, тем ниже человек перед Богом, тем длиннее тень от человека, и постепенно человек превращается в тень своей тени.
Спокойствие добра - когда Бог в зените - сочетает в себе мир и свободу. Это не две разные вещи, это два измерения бытия. Иисус - и Освободитель ("Спаситель"), и Мир. Не "миротворец", а просто мир.
Любая работа есть либо работа на мир, либо работа на рознь, ссору, отчуждение, войну. Любая работа есть изготовление либо свободы, либо рабства. Не "проявление свободы", а творчество свободы - почему раб Эзоп и творил свободу, а его рабовладелец нет.
Физиологически, материально, двое работников производят труд одинаковый - как в Евангелии, "двое в поле, один спасается, другой гибнет". Один пилот управляет самолётом, летящим с атомной бомбой на Японию, другой - везет гуманитарную помощь пострадавшим от землетрясения в Японии. Затраты топлива, энергии, стоимость по бухгалтерским ведомостям, возможно, совпадают, а всё остальное - тьма и свет. Охранник, стерегущий Кремль, производит рабство и войну. Охранник, помогающий школьникам переходить дорогу, производит свободу и мир. Это простые случаи. Одна школа, один класс, один предмет, но один учитель производит свободу и мир, а другой - рабство и отчуждение.
Проверить, поймать за руку нельзя - у обоих один глобус, одинаковые карты, расстояния, учебники, а работу совершают разную. Для и нужно смирение перед Богом и Его судом (или, для неверующих, смирение перед "непознаваемостью жизни"), чтобы никто про себя не смел сказать, что он свободен и мирен. Про другого, увы, иногда сказать такое надо. Можно и ошибиться, но иногда лучше ошибиться, чем юлить. "Иногда" - то есть, когда речь идёт не о том, поработили тебя или нет, убили тебя или нет, а когда речь идёт о свободе-для-другого и о мире-для-другого. Зло и тут всё выворачивает наизнанку, для зла человек - это другой-для-свободы, другой-для-мира. Человек-средство, а не цель. А человек - всегда цель, только путь к этой цели никогда не через перекрестье прицела, а всегда через перекрестье надежды и отчаянья.
ЗУБНАЯ ЩЕТКА ТРУДА
Трудно понять, что такое нищета духом? Поглядите на нас, жителей России, богатых духом. Критерий богатства прост - можно не работать. Богат бомж. Богат рантье. Богат больной. Богат военный (воевать - это все-таки не "ратный труд на благо мира", а болезнь, кровавый понос).
Чем страшнее новости с украинского фронта, тем важнее работать. Работа подобна чистке зубов. Процесс вторичный по отношению к еде, процесс преглупейший, но ведь надо! Нищета духом - когда можно не работать, не молиться, не жить, а - живем! Не причитаем, не скорбим, не ахаем, а тупо трудимся. "Тупо" за последние десять лет приобрело новое значение, и если правильно используется слово, то очень элегантно может выйти. У труда не, не должно быть острия. Труд - не для того, чтобы пронзить мироздание, словно носок штопаешь. Мироздание в отличном состоянии, оно без человеческого труда не погибнет.
Труд, скорее, грибок - были такие деревянные грибы, на которые я когда-то напяливал носок, чтобы заштопать. Сейчас просто выкидываю, иногда даже из-за дырки на одном носке выкидываю оба, хотя стараюсь покупать настолько черные, чтобы носки из разных пар подходили друг ко другу. Кто не трудится, тот рискует в один прекрасный день вслед за носками выкинуть собственную жизнь. Это лишь в притчах жизнь - шагреневая кожа, а в реальности - именно носок, и дырки в нем не дремлют...
Труд - если, конечно, он настоящий, а не выколачивание денег из бытия - это и есть "блаженны миротворцы". Главный источник раздоров в мире - те, кто не трудится. Это деление важнее деления на правых и левых, сильных и слабых. Сколько консерваторов - солидных, с деньгами - такие же паразиты на мироздании, как и борющиеся за права трудящихся юные и не очень юные тунеядцы-захребетники.
Кто по-настоящему, с душой трудится, тот устанавливает мир у себя в душе. Невозможно злиться, работая, как невозможно злиться, молясь. Либо одно, либо другое. Поэтому труд ведет к внутреннему миру, а уж наши внутренние миры, Бог даст, сольются во внешнюю невойну. А деньги? Что ж, как говорил Михаил Зощенко, "мы пишем не ради гонорара, но деньги вносят приятное разнообразие в нашу жизнь".
МЕЖДУ ПОМЕЩИКОМ И ПОГОНЩИКОМ
Иван Херасков (1878-1968) - не родственник поэту (который был украинцем), а сын вполне русского суздальского протоиерея. Блестяще защитил в Московском университете работу о Кондорсе, стал большевиком, попал в Сибирь, бежал в Париж, вернулся в 1917-м, ужаснулся большевизму в действии, бежал в Париж. Видимо, вернулся к вере - был членом Кружка ревнителей православного государства. О том, какая это была вера, можно судить по его статье о смысле труда в "Новом граде" Георгия Федотова. Это, конечно, скорее надежда - и религия в этой надежде подспорье для главного, для возрождения России.
Самосознание миссионера:
"Миссия восстановления уцелевшей старой культуры России, и пропаганда западно-европейской политической и гражданской свободы".
Вера в народ:
"Ни о чем, после «своего» куска хлеба, не мечтает так страстно русский крестьянин, рабочий, интеллигент, как о производительном, собственной волей и разумом направленном, свободном труде".
В сегодняшней России ни один интеллигент не скажет такое, да и черносотенцы постесняются. Все понимают - нету такой мечты. Есть мечта выжить, не более. Но ведь прошло 80 лет изничтожения свободы, а нормально-то человеку такую мечту иметь. Она, кстати, есть и американская мечта, и всеобщая.
Тем, кто сегодня ворчит на интернет, Херасков кричит из прошлого:
"Пока что машина освобождает нас (обещает освободить) лишь от низших, механических видов труда, и это, конечно, не зло, а «благословение». Повышается культурный и технический уровень работника: «придаток к машине», «вьючное животное», «чернорабочий» постепенно уходят из жизни".
Труд для Хераскова - безусловное благословение, а не проклятие (он отождествляет первую позицию с Прудоном, вторую с Марксом). Кажется, сегодня сама эта оппозиция утратила актуальность. Так не смотрят на мир даже верующие. Труд и не благословение, и не проклятие, а просто часть личности. Это означает, что трудом стало считаться многое, что Херасков трудом бы не счёл. Правда, дочь у него была певицей - хороший пример труда, который не поддаётся классификации в рамках "проклятие/благословение". Раньше это относилось только к "творчеству", да еще с добавкой "художественное творчество", но в информационный век труд и творчество взаимопроникают.
Конечно, не всюду. Одно острое словцо у Хераскова нашлось - для обличения ленинистов. Вся суть происшедшего в России сформулирована им афористично:
"На смену помещику явился погонщик".
Определение тем более замечательное, что оно вполне приложимо и к современной России.
* * *
Труд - не внешнее (благословение или проклятие суть явления внешние для того, кого благословляют и кого проклинают), а внутреннее. Сотворение мира - труд. Труду противоположно не творчество, труду противоположно насилие, то есть, разрушение. Вот почему Херасков отшатнулся от ленинизма:
"Революция (насилие) и социализм (строительство) — духовные антиподы. ... Большевизм предупреждение: вот во что неминуемо превращает социализм революция и марксизм, воплотившийся в дело. Именно революционное «обаяние» и делает коммунизм самой опасной для новой жизни, реакционной силой. Социализм — вера — немыслим без пафоса, но чтобы найти свой собственный пафос — свободное творчество, — он должен исцелить себя от чужеродной, ядовитой «изюмины» — вовсе не страшного капитализму пафоса разрушения и насилия".
Сегодня кажется смешным надрыв, с которым говорили социалисты о "созидании". Что надрываться - созидай, кто тебе мешает! Сегодня очень забыто, как можно мешать созиданию. Не только войной. Созиданию более всего мешает несвобода - в том числе, несвобода иерархизма, который человек полагает, что трон - это вершина созидательных возможностей. А целые культуры, в которых труд - включая художественное творчество - считался уделом низших слоёв, а "высшие" либо воевали, либо руководили завоеваниями. Риторика ведь родилась прежде всего как милитаристская риторика, как способность убедить полисную демократию в том, что твои военные планы лучше военных планов другого. Это не означает, как скажет милитарист, что всё хорошее от войны, это означает, что война паразитирует на всём хорошем.
Херасков повторяет о труде парадоксальное (что не сразу понятно) слово Толстого: труд начинается там, где заканчивается удовольствие. Труд "в своё удовольствие" это лишь предисловие к труду. У Толстого и в романах явлена странная суть труда - косьбы или охоты, неважно - как явления глубоко эротического, где главное не удовольствие, как в порнографии, где вообще нет "главного", где человек оказывается даже не "во власти стихии", а одной из стихий.
Это не отменяет азов современной психологии, которая считает удовольствие признаком того, что человек находится на верном пути. Определение "способностей" есть именно определение того, что человек делает с удовольствием. Быстрота и лёгкость делания - второстепенные признаки. Удовольствие - верный признак того, что человек в поисках своего труда движется правильно, но лишь признак. Это не означает, что труд должен доставлять мучение. Не благословение ("удовольствие") и не "проклятие", а - по слову Хераскова:
"Труд всегда борьба, тяжелое усилие, преодоление инерции, — не только внешней природы, но и нашей собственной, живущей внутри человека. «Радость труда» коренится в этом: духовное в человеке, «я», побеждает инертность, «материю» — это радость освобождения. Чем выше активность, дух, тем выше сопротивление, и труд тяжелее, но тем полнее и даваемая трудом радость свободы".
|
